
Я уйду январём. Сухим и холодным.
А сейчас зелень почками облепляет кусты.
Не могу продохнуть, пока рядом голодным,
Пряча сердце, в ознобе елозишь ты.
Этот голод не бедность. Он большего счастья.
Зародился во мне чувством нарывающей пустоты.
Знаю. Невозможно согреться, видя, что уже не заживают запястья
Правой части души, сбегающей в мир иной от измучившей тошноты.
Фразой вечной ты рвано ободран.
«Кто уходит, тот без спроса ведёт за собой».
И в упор он пытливо не смотрит,
За спиной не сажает густой частокол.
Он ведь знает, что бросишься вслед.
Отрицать будешь, жить дальше станешь.
И прозреешь в конце: «Я был слеп», —
Потому что уже догоняешь.
Ты давно ощутил — породнён с этим чувством.
Путь конечен, но жутка возможность его воссоздать.
И во снах ты не спишь, бредишь шёпотом смутным,
Вертишь образ прощания, кой не можешь понять.
Руку тянешь к лицу, а за ним — ничего.
Студит пальцы, и видятся даже ночами
Небольшие овалы, сидящие так глубоко,
Что не верится, будто с их места когда-то смотрели глазами.
Он тебя пожалеет. Обернётся впотьмах,
Улыбаясь поверхностью выгнивших губ.
Заскребется под рёбрами липкий страх —
У теней не бывает человечьих скорлуп.
Его голос чарующ, приятен до дрожи,
Сколько звуков вокруг, и запомнить нельзя.
Все мотивы разговорных мелодий схожи,
Но почему ты в них слышишь меня?
Я ушел январём. Сухим и холодным.
И прошло много зим. За спиною слышна беготня.
Обернулся впотьмах, гадая, кто был настолько голодным,
Чтобы вечность спустя ещё помнить меня.
Осторожней иди вдоль стены.
Поднимаясь, смотри на ступень.
Кровь в костяшек штаниной утри,
Ты сплошная глухая мигрень.
[Эти мысли - они не мои. Ими шепчет худющая тень]
Завтра утром сходи в магазин
И купи пару блоков плохих сигарет.
Не ищи среди хлама рабочих вакцин,
Спасёт лишь веревка и табурет.
[Понастроишь высоких руин и в падении покажешь балет]
Когда вскроешь последнюю, помяни.
У окна сядь. Кури, не жалея бессонных ночей.
Позади тебя Смерть ждёт пустой болтовни.
Укрывает вселенское зло.
Я за ней.
Предела у разочарования нет, но как понять, в чём ты разочарован на самом деле. Люди? Сложно не согласиться, когда создавал месяц, бросив работу, учебу и личную жизнь. Ты развивал навыки, верил, будто родился с талантом, и верил как идиот, потому что их всегда наебывают. Веревки вил из себя? Каждый день. Ты недоволен собой, ты хочешь лучше, ты проверяешь в десятый раз. Ты не готов кормить публику дерьмом? А она его любит, Анон. Только его она любит, ведь подефолту настройка на этот запах у всех одинакова. Понятно, просто и мимолетно. Я не хотел так. Качество всегда лучше количества. Но качество надо как следует разжевать, а люди беззубые ублюдки, верящие только ворам, что обокрали не одного творца, высрав в сотый раз чужую мысль и сорвав на ней куш. Зачем ты отказываешься от мечты, ставишь крест на жизнь, что только начал, видя, как истории твои раздражают людей? Они слабы, не могут вынести смерти героя, но собираются как-то жить эту жизнь. Ты всё ещё не веришь, идиот ли ты? Идиот. Я идиот, Анон. Я не верю в ремиссию, зная, что суицид от меня никогда не уйдет. Мы уйдем только вместе, но пока я смотрю на пиздец, и пиздец меня видит. Предела у разочарования нет. Я устал работать в холостую. Милый мирок и по фану - это не про меня. Родители учили, что во всем надо быть идеальным. Предела совершенству тоже нет. Но я устал. Знаешь, Анон, как руки опускаются, когда писал о чувствах целый месяц. И каждый день, ты тешил опыт, что убивал тебя последние двадцать лет. Ты знаешь. Потому что ты точно так же отдавал всего себя, а в ответ получал "золотое ничего". Ты не был интересен тем, кому открыл душу. Они даже не знали, что в реальности душа твоя скрыта за семью замками. Ты разочарован, Анон. Каким ничтожеством себя чувствуешь, отдавая ртуть, что берег только для себя. Никому ты не нужен. Никому я не нужен.
Ты был прав, Анон, я когда-то устану.
Не от возраста, нет. От душевной тоски.
Разорвало мечты, мысли вышли к экрану,
Где людское безразличие прошивает виски.
Кто-то в грязи живет, уподобившись примитивному,
Не умеет творить, может только обворовать.
Я устал, Анон, от мировоззрения коллективного.
Не хочу ничего в пустоту создавать.
Если бы мои чувства на миг отрезвели,
Я не стал бы жить искусством, заменяя реальность им.
Истории годы прошли и тогда лишь созрели.
Для людей — я момент, а они для меня — целый мир.
В просьбах о помощи сложно разглядеть провал. Они не являются поражением, но иногда становятся фатальными ошибками. Выбор есть - борись или сдайся. Проиграешь ты в любом случае, даже если шёл впереди. Смерть - финиш любого забега. Я-то знаю, о чём говорю, зато советы раздаю лучше, чем в действительности живу.
Беды в судьбе не от Бога и не от предназначения, им нет дела до желаний, намерений или сокральности мыслей. Беды от выбора, который совершаешь изо дня в день, от неспособности не привязываться к живому и мёртвому, от слабости перед роком судьбы и простыми потребностями. Если ответственность принять тяжело - не принимай. Живи в пузыре, найди покровителя, справляйся так, как рожден не стараться. Все люди должны служить, и в заповеди этой нет ключа для взлома.
Вчера казалось новым и ненастным, но оказалось, что сегодня тот же самый день. В один конец посмотришь, - там несчастье, в другом увидишь множество проблем.
Я не оспариваю серую мораль, в ней жизнь такая, как положено любому человеку. Меня в ней будто нет, однако в ней весь я, и каждая монета брошена ребром на плаху века.
Врачи диагностируют расстройства, ни в первый раз хожу к ним просто так. Возможно, через пару-тройку месяцев, меня не станет здесь, как маленьких котят.
Я выдумал прощание для публики. Для ждущего литературы потребителя. Его глаза не радует кривое слово, как для меня тошна безграмотная критика.
Люблю себя, местами ненавижу, готов работать до потери сил, но, стоит только мошке искусителю прийти ко мне с формулировкой "не убий", я всех сгублю, испорчу, закопаю, унижу и отправлю умирать, ведь часть меня, оставшаяся жить, сидит в историях, где есть о чём мечтать.
Когда закрылся намертво от маленькой семьи и от больших печалей.
Когда огонь внутри сверкает до бела,
Но больше он не жжёт, не греет и не жалит.
Неправда это, мной проверено, - не трудно.
Больней всего, когда не чувствуешь тоски.
Когда начхать тебе. Ни чуточки не грустно,
Но, вместе с тем, ты втиснут в безобразные тиски.
Немного крови - жизнь, немного гнили - сущность.
Семья, друзья - всё стало пустошью о грубом "ни о чём".
Тебе плевать, что в них душа, а что - наружность.
Ты больше не живой. И рухнул, завалив подъём.
Помню ночи и вечера под кричащий аккомпанемент.
Выла жутко, беспомощностью рисуя по воздуху градиент.
Помню, слёзы струились, разъедали дорожки на коже,
И со временем лицо в отражении становилось само на себя непохоже.
Мне бежать так хотелось, что ноги тряслись и немели.
Все приборы на кухне, будто нож наготове, смотрели.
И под маленьким лучиком солнца с утра мы прощались, на век расставаясь.
А на деле вся ругань — туфта, ибо мы никогда не встречались.
У тебя глаза ртутью смотрели на ясное синее небо.
Для меня их блестящий огонь для души — унимающее муку плацебо.
Нам бы говорить с тобой, наладить устойчивый диалог,
Но все тщетно, потому я молчу, чего ты предвидеть не смог.
Кто-то рядом остался; и храбрый, и хитрый, и нежный.
Кто-то рад был, что ты осознал насколько безудержно грешный.
Я скажу, что без разницы мне, где и с кем ты теперь умираешь,
Но ведь ты, как и я, невозможно и горько скучаешь…
За чертой — солнце.
Рассвет.
Уходи, держась курса диска.
У границы останусь.
Я смерть.
Персональный оценщик риска.
Не крути головой, счастливчик.
Ступай ровно.
Обернувшись, закрой глаза.
Я безжалостен.
Косой рублю точно.
Мне нетрудно догнать тебя.
Тебе чудится образ.
Он жуток.
Моё тело соткали из тьмы.
Повторю, — Ступай ровно.
Без шуток.
Я не Бог, не люблю цифру «три».
Мне не плохо. Запомни.
И теперь не скажу, будто я ничего не могу.
Потому что не слабый, не страшно.
Потому, что другим я отчаянно лгу.
Обвинять невиновных не стану отважно.
Поспешу делать то, о чём мне говорят.
Я найду верный путь,
Перспективы его удивят.
Позже станет кристально неважно.
Все умрут, а я молод.
Нужно думать. Себя заставлять.
Неимение силы утащит в голод.
Я не стану судьбу умолять.
И не слеп, и не глуп. Здесь один как и каждый.
Только мысль, что хочу ничего не искать,
Вырывалась сквозь рвоту дважды.
В понедельник нельзя ничего начинать.
Не расстрою и не тягощу. Раздражаю.
Я давно опустил свои руки. Уже не сожгу.
Светлой жизни я зло угрожаю.
И сейчас, улыбаясь, вам лгу.
Безысходность.
Есть ли разница погибнуть в воде, захлебнувшись, или постепенно от тоски и голода на окружённом водой пустыре? Вот и я думаю, что разницы нет.
Люди уплыли, животных здесь нет. Мне приходилось повышать тон, бросая в след "подождите". Да, унижение. Я чурбаном неотёсаным верил, будто жалость многим лучше пренебрежения. Я был идиотом. Думал, что моя боль способна из защитить. А ещё большим идиотом я был, когда решил, будто кто-то за эту защиту станет мне благодарен.
Гореть мне. Греть кости. Гореть.
Когда придёт вечер, и обернётся закатом пустой небосвод,
Я выйду на воздух, никем, как всегда, не замечен,
Глаза подниму к высоте и вкушу кислород…
Навеки один. Безумной идеей помечен.
Когда вечер сгинет, наступит пустынная ночь.
Я обернусь, не сгибая маститых коленей,
И там я увижу наивность — из прошлого знойную дочь.
Ей распалю пред собой груду старых поле́ней.
Костер разгорится, присяду неловко вблизи, На землю поставлю ладони — в осколки.
Смахну капли крови, и руки в тягучей грязи, -
Едва ли то хуже удавки на собственной глотке.
Склонюсь, — вспыхнут пряди волос моих строгих,
Сдержусь, не кривляясь. Не плача, прощусь.
Я никогда не хотел быть одним среди многих,
Но умиреть в тишине наконец-то готов.
Когда обретаешь во враждебном и шумном обществе новое значение слова "друг", становится проще. Не оттого, что не знал прежде связи и человеческого тепла, а оттого, что знаком с ним настолько живуче, что успел позабыть. К тебе приезжают из дальних городов, тебя поздравляют с заслугами, тобой гордятся и рады носить на руках. Становится легче. А ещё тебе дарят пивной букет, набитый вяленым сыром и сухофруктами, к которым сроду душа не лежала, но ты безобразно рад неподъёмному кульку, ибо тепло человека не способны заменить ни один обогреватель, фильм или славная песня.
Хороших людей в мире полно, смотря, что раскрывать в этом определении. Дефиниция пестрит совокупностью качеств, приятных на слух и на запах, но куда более верно средь них - то самое, незаметное с виду амбре, что нежно щекочет самую душу. Хороших людей - море, найти под себя тяжело.
Мне хочется верить, что нечто тривиальное, отчасти связывающее с этим жаром сейчас, не сгинет и не потонет в потоке новых идей и глупых знакомств. Подбивает выскочить из местами позеленевшей скорлупы, растопырить в стороны свои тощие ручонки и со всей дури обнять это живое, всё ещё молодое нечто, сыгравшее праздник на трауре посторонних взглядов. Я не люблю людей, но обожаю Людей. Хочу вложить в их карманы света столько, сколько способно раздобыть в собственных закромах. Пускай вытаскивают по кусочку, когда на сердце тоскливо, кладут за щеку и с наслаждением посасывают, идя вдоль замёрзших фасадов или сидя в душном кабинете. Будут помнить меня, быть может, а я буду отпускать их невзгоды, любовно пропуская через себя. Потому что понять кого-то иногда бывает намного доступнее, нежели разложить по полочкам самого себя. И потому что ценить моменты, в первую очередь, нужно пока живёшь ими.
Невежеством крепит вниманье к мелочам.
Я так старался не терять своих идей,
Что описал их все и точно сгоряча.
Словам моим поверил тут не каждый,
Немногие пошли со мной по дальнему пути,
Однако заразился я от них великой жаждой,
Хочу и дальше зрячих за собой вести.
Похолодало. Мрак внутри людей
Уменьшил ныне боль моей печали.
Я благодарен им за град камней,
Ударившим в лицо, что прежде и не замечали.
А Вóронам, подавшимся в изрядный ширпотреб,
Мне нужно пожелать большой удачи.
Увидеть дар, там где и света нет -
Достойно ваших авторов подачи.
Я - сущность в огне. Только огонь этот уже не трещит, не жалит холодные кости, не плавит засохшую кожу. Он стал смиренным и разбитым, таким, каким был я минутой раньше и годами напролет. Огонь не властвует, не управляет, он тихо жжет сам себя и все же присутствует, душа меня изнутри в моменты особой душевной слабости. Кажется, он снова меняет оттенок. Вчерашний день показатель стабильного. Теплу пришел срок отойти на покой. С другого конца я ухвачусь за этот отрезок и вытяну тело наверх, но то лишь завтра. Завтра, которого никогда не бывает, ведь я не способен проснуться. Болит где-то. Болит и стенает. Однако значения нет, ведь сон и реальность - одно и то же. Истины больше не существует. Поверил? Научи, если друг.
Сегодняшний день благоволит тяжелой мыслью. Жуткие слова не способны изложить ее в предложения. Я снова пишу, чураясь ближайшего будущего; пишу, безосновательно считая день последним, потому бегу и боюсь не успеть. Природа обманчива, а мне следует ей доверять. Родившись превосходным филистером, я претерпеваю изменения и впадаю в борьбу. Внутреннюю, внешнюю, изнуряющую. Человек не способен на проигрыш, человеку должно всегда побеждать. Послушайте и скажите, какого черта мы все столь различны? Кто эта мразь, оборачивающая нас в упаковку, цепляющая ленточку кому-то слева, а кому-то на нос? Каким станет финал, если выбросил из головы мораль украшательства? Я выбросил, мне приказали. Ломали, съедали и чистили. Кто я?
Перебор слов в голове есть преимущество перед тишью. Страх чужероден, стоит только принять эту мысль, и принять за свою. Боль и сражения в нашей крови, в крови каждого, кто способен воздать себе титул. Мой титул в крови, в черной слизи из уст потерпевших, ведь я иду по их склепу, по гнили и головам, пытаясь выжить и выбраться на верхушку. Никто не поможет, помните. Никто не спасет от убийства себя самого. Сегодняшний день не последний, а завтра настанет новая трудность пути.
Я с пагубным безразличием отныне осознаю, что нет и не было никакого смысла гнаться за успехом. Меня подбивали, калечили, наставляли. Меня агитировали рваться вперед до последнего. Но вот в чем инструкция: успех не придет никогда, если вы отличаетесь от других в самом деле. Действительное отличие состоит в том, что вас не поймут, вами не восхитятся, на вас не возжелают глазеть. Чушь и лицемерие это современное искусство. Дурость народа, причем тонко всемирная. Искусство не в труде, не в красивой обложке, не в массово понятной оплетке. Искусство внутри. Оно грязно, кроваво и тяжело, потому никому не дано понять его в высшей степени. Не смотрите на море Айвазовского, чтобы уверовать в его красоту. Красота всюду, а море - лишь море. Не смотрите на "Утро в сосновом лесу", если не готовы увидеть в нем плоскость. Вот в чем искусство. В умении понимать. Однако люди нарочно выдумывают скрытый смысл, нарочно ведут тонкую грань между той реальностью, в которой существуют, и тем, что хотели бы видеть. Удобно, не правда ли? На самом деле именно так, посредством искусства, посредством тех слов и симптомов, что люди изрыгают на свет при виде чудных оплотов творчества, нам следует судить их истинные души.
Моя любимая картина - черный квадрат. Не потому, что вижу в нем я что-то незыблемое, не потому, что критики рвут глотки, все всячески стараясь пеееврать. А потому, что нет в нем никакой загадки. Ни грамма лицемерия, ни толики миража. Квадрат - есть квадрат, и этим Малевич показал на холсте краску.
Моя беда в том же самом. В умении смотреть и видеть плоскости прямого лабиринта. В исступленном замешательве о причине слепоты и глухости других людей. Я понимаю их, я знаю, чем они живут, я вижу ежедневно напрасные попытки изменить себя. Они дуркуют, надеятся, что смогут заживо переродиться, какой абсурд. Но все лишь иллюзия.
Не люблю я людей, не люблю смотреть на их пустые заслуги, не люблю глупую радость на смешенных лицах, не люблю примитивизм, чем пропитаны жизни тех бедолаг. Бедолага и я, потому как втаптываю их образы в грязь, пока не понимаю, что все вокруг счастливо живут, толкаются в жизни и кем-то становятся, а я все тот же кусок дерьма, с единственным отличием в том, что ещё и чем-то болен.
Смотрят в ответ сырые камни, шепчут, а рты у них дырявые, еще и гнилью несет. Яма она всегда где-то рядом с каждым. И у каждого ведь своя, тут не угадаешь. Хочется припомнить те несколько слов, что парой минут прежде так удачно прошибли голову, да не идут. Закончилась драгоценность моя, теперь ничто не спасает от ужаса Вселенского, поджидающего за ближайшим углом. Впрочем, долго этой панацеи и вовсе не было, чему уж тут горевать. В конце концов...
Душит меня это чувство. Послевкусие как от водки, терпкого крепкого спирта. Неделя прошла, восьмой день шел по счету. Я сижу, а бес все сверху смотрит, сочувствует, гад. Осталось только дождаться вторника.
Я чувствую себя неважно в последние дни. Это сложно объяснить, но ветхая апатия скрупулезно вытачивает из неотесанных камней моего сердца только ей известные формы. Процесс болезненный и бесспорно выматывает без того увядшие силы. Жить проще, когда забываешь о боли, и создается вид, будто той никогда и не было. Проще, потому что не ждёшь ее и разучился томить в напряжении усталые чувства. Но все равно боишься. Думаю, это нормально. Как не бояться того, что разъедает, если знаешь, как близко к глотке находится этот яд?
Память подводит, и как ни странно я все чаще задумываюсь о ней, наверное, не желая забыть хотя бы об этом. Было бы иронично в столь юном возрасте вступить в ряды несчастных с деменцией. Драматизирую.
Нет у меня этой страшной болезни, пока нет. Но все равно смешно до коликов, потому что над иным уже не посмеешься.
Есть проблема, которая никак не оставляет забитую хламом голову. Книга не закончена, мысль оборвалась. Однако я ежедневно лелею ее живительными толчками, все продолжая надеяться, что затея не выгорит, не разойдется прахом, едва разродившись во что-то стоящее. Черт его знает, что выйдет из этой истории, но, так или иначе, я ещё помню. Записываю.
Скоро поход к врачу, всего лишь нужно собраться, настроиться на очередной прием, в котором нет ничего страшного, но он по-прежнему продолжает пугать и отталкивать. Странно, что любой шаг за пределы кровати кажется таким громадным и непосильным. Ничего. Уже проходили.
Скоро мягкая полумертвая женщина выслушает и выпишет что-то ещё, потому что на этот раз я не забуду сказать о своей памяти. Больше лекарств не нужно, но она выпишет их, потому что иначе мозг разорвет адоптация к миру, он потеряет заветы и способы к возможности быть компонентом громадного общества. А я хочу жить.
Все хотят, так или иначе. Просто кто-то не может.
Сумасшествие обитает где-то рядом с единой правдой. Мы не ищем подвоха там, где большинство уверено в истине. Но подвох всегда есть, что бы мы не увидели.
Я не верю своим глазам, потому что порой вижу то, чего не может существовать на планете Земля. А может быть это я идиот, не понимающий и сотой доли того, как все здесь устроено. В любом случае, все вышеперечисленное ложь. Нет истины, нет ошибки. Пока сознание мое работает и живет, существует и все то, что я вижу. А в этом вопросе вовсе необязательно ждать подтверждение от кого-то ещё. Достаточно того, что я знаю об этом, и мозг мой устроен так, что формирует кошмары и образы сам по себе, в независимости от мира вокруг него. Однако, и это может быть далеко не правдой.
Я курю, и когда дым проникает по глотке в легкие, становится проще. В этот момент перестает заботить навязчивый бред, что так и сяк лезет в голову от безделья и накопившейся за длительный срок без таблеток депрессии. Мне хорошо, а значит хорошо и вокруг.
Это тоже ложь.